Неточные совпадения
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было
жарче, чем
в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения
конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
В конце его показался какой-то одетый
в поношенное пальто человек средних лет, с большим бумажным пакетом под мышкой, с толстой палкой и
в резиновых калошах, несмотря на сухой и
жаркий день.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали
в ленивом покое, зная, что есть
в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное
в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из
концов в концы вселенной, а суп и
жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Бывало, не заснешь, если
в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь
в потолок и
в окна, или заскребет мышонок
в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда
в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер
в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или
жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Стоял уже
конец весны. Выпадали совсем
жаркие дни, какие бывают только летом. По дороге из Заполья к Городищу шли три путника, которых издали можно было принять за богомолов. Впереди шла
в коротком ситцевом платье Харитина, повязанная по-крестьянски простым бумажным платком. За ней шагали Полуянов и Михей Зотыч. Старик шел бодро, помахивая длинною черемуховою палкой, с какою гонят стада пастухи.
Надежд! надежд! сколько темных и неясных, но благотворных и здоровых надежд слетают к человеку, когда он дышит воздухом голубой, светлой ночи, наступающей после теплого дня
в конце марта. «Август теплее марта», говорит пословица. Точно,
жарки и сладострастны немые ночи августа, но нет у них того таинственного могущества, которым мартовская ночь каждого смертного хотя на несколько мгновений обращает
в кандидата прав Юстина Помаду.
В конце августа по большой ущелистой севастопольской дороге, между Дуванкòй [Последняя станция к Севастополю.] и Бахчисараем, шагом,
в густой и
жаркой пыли ехала офицерская тележка (та особенная, больше нигде не встречаемая тележка, составляющая нечто среднее между жидовской бричкой, русской повозкой и корзинкой).
Выпрямляются встречу солнцу стебли трав и лепестки цветов, отягченные серебром росы, ее светлые капли висят на
концах стеблей, полнеют и, срываясь, падают на землю, вспотевшую
в жарком сне. Хочется слышать тихий звон их падения, — грустно, что не слышишь его.
Казалось, Тихон может говорить до
конца всех дней. Говорил он тихо, раздумчиво и как будто беззлобно. Он стал почти невидим
в густой,
жаркой тьме позднего вечера. Его шершавая речь, напоминая ночной шорох тараканов, не пугала Артамонова, но давила своей тяжестью, изумляя до немоты. Он всё более убеждался, что этот непонятный человек сошёл с ума. Вот он длительно вздохнул, как бы свалив с плеч своих тяжесть, и продолжал всё так же однотонно раскапывать прошлое, ненужное...
Мундиры сначала провешивалив
жаркий день на солнышке, раскидывая их на протянутых через двор веревках, что ко всяким воротам привлекало множество любопытных; потом мундиры выбивалипрутьями, растянув на подушке или на войлочке; затем их трясли, еще позже их штопали, утюжилии, наконец, раскидывалина кресле
в зале или другой парадной комнате, и
в заключение всего —
в конце концов их втихомолку кропили из священных бутылочек богоявленскою водой, которая, если ее держать у образа
в заткнутой воском посудине, не портится от одного крещеньева дня до другого и нимало не утрачивает чудотворной силы, сообщаемой ей
в момент погружения креста с пением «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое».
Помню отлично, как он приехал
в первый раз
в Петербург с своего ленивого,
жаркого, чувственного юга. Так от него и веяло черноземной силой, сухим и знойным запахом ковыля, простой поэзией тихих зорь, гаснущих за деревьями вишневых садиков. Казалось, что
конца не будет его неистощимому степному здоровью и его свежей, наивной непосредственности.
Эти сведения, добытые из зелененькой брошюрки, развлекали его, но не настраивали на тот лад, как он сам желал бы. Он бросил путеводитель, закрыл глаза и откинулся вглубь. Ему хотелось поскорее быть у главной цели его поездки. Осталось всего несколько верст до Троицы. День стоял не
жаркий, уже осенний. Он попадет, наверно, к
концу обедни, поклонится мощам, обойдет всю святыню, съездит
в Вифанию и
в Гефсиманский скит.
Мы ее однажды осматривали через окно, при посредстве отрока Гиезия,
в те часы, когда Малафей Пимыч, утомясь
в жаркий день, «держал опочив»
в сеничках. По одной стене горенки тянулись
в два тябла старинные иконы, перед которыми стоял аналой с поклонною «рогозинкою»,
в угле простой деревянный стол и пред ним скамья, а
в другом угле две скамьи, поставленные рядом.
В одном
конце этих скамеек был положен толстый березовый обрубок, покрытый обрывками старой крестьянской свиты.
В один
жаркий день,
в конце мая, вдруг и совершенно для всех неожиданно к нашей гостинице подкатил
в дорожной коляске сам Август Матвеич — взбежал на лестницу и крикнул...
Лето 1756 года стояло
жаркое, было даже несколько знойных дней, почти неизвестных
в Московской губернии. Глеб Алексеевич и Дарья Николаевна Салтыковы, со всеми приближенными к себе московскими дворовыми людьми, уже с
конца апреля жили
в Троицком.